Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

На снимке: Евгений Евтушенко (1961 г.)

Евгений Евтушенко. Поэма «Бабий Яр»

По просьбе Виктора Некрасова Анатолий Кузнецов привел молодого поэта Евгения Евтушенко в Бабий Яр. Это был уже август 1961 год. После окончания войны прошло 16 лет. Вместо памятников погибшим людям, он увидел свалку мусора и запустение.
Евгений Евтушенко пишет:

– Когда мы [с Анатолием Кузнецовым. МК] пришли на Бабий Яр, то я был совершенно потрясен тем, что увидел. Я знал, что никакого памятника там нет, но ожидал увидеть какой-то знак памятный или какое-то ухоженное место. И вдруг я увидел самую обыкновенную свалку, которая была превращена в такой сэндвич дурнопахнущего мусора. И это на том месте, где в земле лежали десятки тысяч ни в чем не повинных людей: детей, стариков, женщин. На наших глазах подъезжали грузовики и сваливали на то место, где лежали эти жертвы, все новые и новые кучи мусора.

Евтушенко не мог даже намекнуть о Куренёвской трагедии, – этот материал никто бы не пропустил, а сам он был бы обвинен в клевете и еще, бог знает, в чем. Да и мысли его были о расстрелянных в Бабьем Яре.

Кузнецов впоследствии напишет об этом дне: “Евтушенко, с которым мы дружили и учились в одном институте, задумал свое стихотворение в день, когда мы вместе однажды пошли к Бабьему Яру. Мы стояли над крутым обрывом, я рассказывал, откуда и как гнали людей, как потом ручей вымывал кости, как шла борьба за памятник, которого так и нет”.

И Евгений Евтушенко написал о том, что поразило его в самое сердце – о памяти людской, и нравственная сила его поэмы начала ломать черствость и бездушие правящей власти.

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас –
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне – следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус –
это я.
Мещанство –
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется –
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
"Бей жидов, спасай Россию!"-
насилует лабазник мать мою.

О, русский мой народ! -
Я знаю –
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя "Союзом русского народа"!

Мне кажется –
я – это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.

Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много –
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.

Сюда идут?
Не бойся - это гулы
самой весны –
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет – это ледоход...

Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.

И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я –
каждый здесь расстрелянный старик.
Я –
каждый здесь расстрелянный ребенок.

Ничто во мне
про это не забудет!
"Интернационал"
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.

Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому –
я настоящий русский!
1961

Поэт прочел «Бабий Яр» со сцены Политехнического музея. Вот, что рассказывает очевидец (взято у Дмитрия Цвибеля «Бабий яр». Киев еврейский. На сайте:
«В середине сентября 1961 г. поэт Евгений Евтушенко впервые прочел свое стихотворение «Бабий Яр», сделавшее его всемирно известным.

Мне посчастливилось быть в этот день на творческом вечере поэта, который проходил в Москве в Политехническом музее. Задолго до начала вся площадь перед музеем была заполнена людьми, жаждущими билетов. Порядок обеспечивала конная милиция. Несмотря на наличие билета, я долго пробирался к зданию музея и с трудом попал на балкон третьего яруса.

Евтушенко опоздал на 40 минут, он сам не смог пробиться через плотную толпу людей. Помогли милиционеры, буквально на руках внеся его в музей. В зале были
заполнены не только все проходы, но и сцена, где вплотную стояли стулья, а там, где их не было, люди просто садились на пол. Для поэта была оставлена площадь не более одного квадратного метра.

Евтушенко читал свои уже известные стихи и новые, написанные после недавней поездки на Кубу. Однако чувствовалось, что публика ожидает чего-то необычного. И вот в конце второго отделения Евтушенко объявил: «А сейчас я вам прочитаю стихотворение, написанное после моей поездки в Киев. Я недавно вернулся оттуда, и вы поймете, о чем я говорю». Он вынул из кармана листки с текстом, но, по-моему, ни разу в них не заглянул.

И раздалось в замершем зале медленное чеканное: «Над Бабьим Яром памятников нет...». В мертвой тишине слова поэта звучали, как удары молота: стучали в мозг, в сердце, в душу.
Мороз ходил по спине, слезы сами текли из глаз. В зале в мертвой тишине послышались всхлипывания.

В середине стихотворения люди начали, как завороженные, подниматься и до конца слушали стоя. И когда поэт закончил стихотворение словами: «Я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский», - зал еще какое-то время молчал. А потом взорвался. Именно «взорвался». Тому, что произошло, я не могу найти другого слова. Люди вскакивали, кричали, все были в каком-то экстазе, необузданном восторге. Раздавались крики: «Женя, спасибо! Женя, спасибо!» Люди, незнакомые люди, плакали, обнимали и целовали друг друга.

И это делали не только евреи: большинство в зале были, естественно, русскими. Но сейчас не было в зале ни евреев, ни русских. Были люди, которым надоела ложь и вражда, люди, которые хотели очиститься от сталинизма. На дворе 1961 год, наступила знаменитая «оттепель», когда народ после многих лет молчания получил возможность говорить правду. Ликование продолжалось долго. Образовался коридор, по которому десятки людей подносили поэту букеты цветов, затем их стали передавать по цепочке. Цветы клали прямо на сцену к ногам поэта.

«Женя, еще! Женя, еще!» - кричали люди, а он стоял, оглушенный и растерянный. Наконец Евтушенко поднял руку, зал затих. Никто не садился: стихотворение слушали стоя.
И после второго раза «Бабий Яр» звучал и как память о погибших евреях, и как осуждение антисемитизму, и как проклятье прошлому. Впервые во весь голос было сказано, что в Бабьем Яре были расстреляны не просто «мирные советские люди», а евреи. И только потому, что они были евреями».

Рецензии

Интервью с Влодовым" – Юрий Александрович, как так получилось, что вашими стихами "попользовались" другие люди? Неужели никак нельзя было уберечься от потерь?
– Ну, как тут убережешься? Стихи у меня очень сильные и в искушение людей вводили страшное. Печатался я с большим трудом, а стихотворение, если оно еще ненапечатанное, в какой-то мере бесхозное, ничье. Кто первым его напечатал, тот и автор. Я даже в какой-то мере их понимаю, что сложно было устоять. Но устоять настоящему поэту, истинной творческой личности, было необходимо, иначе он уже не мог достойно нести это звание. В какой-то мере я являл Божескую или Дьявольскую проверку людей на вшивость. Многие, к сожалению, этой проверки не прошли.
– И кто же в числе первых, не прошедших этой проверки?
– Женя Евтушенко. Да, вот так. Он воспользовался только одним моим стихотворением. Сейчас расскажу, как это было. В годы нашей молодости мы дружили. Я запросто приходил к нему домой, мы читали друг другу только что написанное, и уже тогда было ясно, что все его творения я с лихвой перекрываю. Женя грустнел после моего чтения, потом лихорадочно садился за машинку и слезно просил меня продиктовать ему что-то из только что прочтенного, но еще неопубликованного. Я диктовал, конечно, что мне – жалко? Потом одно из стихотворений он, с некоторыми изменениями, напечатал под своей фамилией. Это стихотворение потом стало знаменитым, одним их лучших в его творчестве. Я имею в виду "Бабий Яр".
– Не расскажете, как это произошло?
– Я в то время отправился в места не столь отдаленные. Я вел тогда довольно стремную жизнь, и как-то попался в руки властям, 12 апреля 1960 года был суд надо мной, и меня посадили на 8 лет, правда, я вышел намного раньше. Женя, наверное, думал, что я не скоро вернусь на свободу, а если вернусь, то мне будет не до стихов. Захожу как-то в лагерную библиотеку, беру "Литературную газету" и вижу это свое стихотворение под фамилией Евтушенко. Я сначала глазам своим не поверил, но потом поверить все ж таки пришлось.
– И что вы потом сказали Евтушенко?
– Когда я освободился, встретил Женю и спросил его, зачем он это сделал. Как ни странно, он ничуть не смутился и сказал, что, поскольку я сел, он решил таким вот интересным образом спасти это прекрасное стихотворение, не дать ему пропасть, оно ведь нужно людям. Я не нашелся, что ответить на подобное заявление, настолько оно меня поразило. Потом успокоился, простил его, но запретил это стихотворение в дальнейшем как-то использовать: публиковать, ставить в книги»."

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас —
я иудей.


и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус —
это я.
Мещанство —
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется —
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
«Бей жидов, спасай Россию!»-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! —
Я знаю —
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется —
я — это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много —
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся - это гулы
самой весны —
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет — это ледоход…
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я —
каждый здесь расстрелянный старик.
Я —
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
«Интернационал»
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому —
я настоящий русский!

Анализ поэмы «Бабий Яр» Евтушенко

Евгений Евтушенко, советский поэт, посвятил свое произведение трагедии, произошедшей в Бабьем Яру. Автора потряс не только масштаб жестокости нацистов, но и умышленное замалчивание этих событий. Поэма стала своеобразным протестом против политики Советов и игнорирования Холокоста и травли евреев.

В июне 1941 года, когда войска Германии захватили Киев, советские партизаны устроили взрыв в пункте командования нацистов. Так как уже тогда была пропаганда арийской расы, в гибели немецких военных обвинили евреев. Всех представителей этого народа согнали в овраг, носивший имя Бабий Яр, заставили раздеться и расстреляли. По документам тех времен, за день были убиты 34 тысячи человек, в том числе женщины, дети и старики.

Политика уничтожения евреев продолжалась еще несколько месяцев. Фашисты убивали всех, кого подозревали в сокрытии и принадлежности к еврейскому народу. Много лет советская власть не признавала события сорок первого года частью Холокоста.

Поэма была написана в 1961 году и была переведена на 72 языка. В ней резко осуждались расизм и преследование евреев. Евгений Александрович был также потрясен состоянием огромной братской могилы - место гибели тысяч людей превратилось в свалку.

Он писал:

«Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.»

Помимо выявления антисемитских проблем в СССР, автор поднимает тему бюрократии и нежелания признавать проблемы верхушки власти. За это его обвинили в предвзятом отношении и нелюбви к русскому народу. Ведь из-за гонений на евреев погибли также и советские граждане, которых уличили в связях с семитами.

В целом, стихотворение вызывает двойственные ощущения - с одной стороны, идет явная пропаганда защиты конкретного народа. При этом трагедии и подвиги советского народа в годы Великой Отечественной войны как бы принижаются, становятся неважными и не страшными.

«Мне кажется сейчас -
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус -
это я.»

Эти слова ярко описывают состояние поэта, воспринимающего случившееся в Бабьем Яре как личное горе. Но не следует забывать, что родители Евтушенко ушли на фронт, а сам он видел страдания всех людей, но упомянуть в своем стихотворении об этом забыл.

Прочтение поэмы оставляет горькое послевкусие и совсем не лишний раз напоминает о том, что нет народов главней. Те, кто об этом забывают, становятся примерно на один уровень с фашистами, которые убивали женщин и детей в далеком 1941 году.

Моя заметка "Тевье с Тарасом братья навек" получила несколько откликов, в том числе и такой (привожу оригинальный текст):

"Наум, читал с уважением и большим пониманием Вашей позиции относительно "юбилейного" ляпсуса Евгения Евтушенко, но в том, как Вы, маэстро, обошлись с "Бабьим Яром": с предвзятостью и оценкой (со всем моим уважением к Вам!) - НЕ СОГЛАСЕН!!! Тут Вы, немного, палку перегнули... Sorry!
Мухи - отдельно, котлеты - отдельно!"

Дело в том, что я назвал стихотворение Евтушенко "Бабий Яр" - "довольно слабым", отсюда и мухи с котлетами. Для того, чтобы отделить котлеты от мух и выпрямить перегнутую мною палку, я и пишу этот текст.

Но для начала должен сказать, что поэта Евгения Евтушенко я уважаю. Некоторые его лирические стихи я просто люблю. Хотя, если бы я составлял список любимых мною современных поэтов, то Евтушенко оказался бы в конце первой его дюжины. Скажу ещё, что, на мой взгляд, Евтушенко - по-настоящему русский народный поэт. В отличие, скажем, от Бродского, которого почитает интеллигенция и который не получил всенародного признания и никогда его не получит, несмотря на Нобелевскую премию.

А теперь - к "Бабьему Яру". Немного истории.

В августе (числа я уже не помню) 1961-го года в Киеве, в большом зале Октябрьского дворца состоялся вечер встречи с поэтом Евгением Евтушенко. Поэт приехал в Киев загодя, встретился с писателем Анатолием Кузнецовым, и тот повёл его в Бабий Яр. (Что такое Бабий Яр - знают все). Вот что писал Кузнецов в предисловии к своему роману "Бабий Яр":

"...Евтушенко, с которым мы дружили и учились в одном институте, задумал свое стихотворение в день, когда мы вместе однажды пошли к Бабьему Яру. Мы стояли над крутым обрывом, я рассказывал, откуда и как гнали людей, как потом ручей вымывал кости, как шла борьба за памятник, которого так и нет.

"Над Бабьим Яром памятника нет…" - задумчиво сказал Евтушенко, и потом я узнал эту первую строчку в его стихотворении..."

(Учились они вместе в Литературном институте, а судьбы их - пошли врозь. В 1969-м году Анатолий Кузнецов, будучи в Лондоне для сбора материалов к биографии Ленина, остался там, получил политическое убежище и жил, неприкаянный, как бедный эмигрант. В том же году Евтушенко был награждён орденом "Знак Почёта").

А вот как описывает свой приезд в Киев сам Евтушенко:

"...Я был настолько устыжен тем, что я видел, что я этой же ночью написал стихи. Потом я их читал украинским поэтам, среди которых был Виталий Коротич, и читал их Александру Межирову, позвонив в Москву.

И уже на следующий день в Киеве хотели отменить мое выступление. Пришла учительница с учениками, и они мне сказали, что они видели, как мои афиши заклеивают. И я сразу понял, что мои стихи уже известны органам. Очевидно, когда я звонил в Москву, подслушали или, когда я читал их украинским поэтам, был среди них какой-то стукач и было доложено, что я буду на эту запрещенную тему читать стихи. Мне пришлось пойти в ЦК партии Украины и просто пригрозить им, что если они отменят мой концерт, я буду расценивать это как неуважение к русской поэзии, русской литературе, русскому языку. Я им, конечно, не говорил, что я собираюсь еще кое-что предпринять. Но они прекрасно это знали и решили не связываться со мной и дали мне возможность прочитать это стихотворение.

Я его впервые исполнил публично. Была там минута молчания, мне казалось, это молчание было бесконечным. Там маленькая старушка вышла из зала, прихрамывая, опираясь на палочку, прошла медленно по сцене ко мне. Она сказала, что она была в Бабьем Яру, она была одной из немногих, кому удалось выползти сквозь мертвые тела. Она поклонилась мне земным поклоном и поцеловала мне руку. Мне никогда в жизни никто руку не целовал..."
(http://www.chayka.org/node/3104).

Есть ещё и такой вариант:

"- Вечер все-таки состоялся?

При полном аншлаге. Несмотря на заклеенные афиши, в Киеве очень хорошо работало сарафанное радио. Не только в зале негде было яблоку упасть, но и перед входом стояли люди без билетов, тысячи две, не меньше. Просили выставить на улицу громкоговоритель. К сожалению, не получилось.

Потом слышу - постукивание все громче. Смотрю - это по сцене приближается согбенная старушка с палочкой. Все замерли. Она подошла, поклонилась, взяла мою руку и поцеловала, - мне в жизни никто рук не целовал, - сказав: "Я была в Бабьем Яру".

Говорили, чудом спаслись 29 человек.

Наверное, она была одной из тех, кому удалось выползти. И когда прозвучали эти ее слова, люди вдруг очнулись и раздались громовые аплодисменты."
(http://www.bulvar.com.ua/arch/2011/38/4e7a498c4aa6c/).

Я был на выступлении Евтушенко в Киеве и должен сказать, что Евгений Александрович, мягко говоря, привирает. Можно было бы отнести это на счёт старческого маразма, но Евтушенко находится, к счастью, в полном здравии, колесит по белу свету, пишет стихи, даёт интервью, словом - маразма в нём не наблюдается. Всё это описание - чистая выдумка для украшения биографии.

И Евгений Александрович сам уже настолько поверил в эту выдумку, что приплёл к ней трогательную историю о своей второй жене Галине Сокол (цитирую по его книге “Волчий паспорт”, Москва, Вагриус, 1998, стр. 102):

"...Когда в 1961 году, в Киеве, я впервые прочитал только что написанный "Бабий Яр", её (жену.- Н.С.) сразу после моего концерта увезли на "скорой помощи" из-за невыносимой боли внизу живота, как будто она только что мучительно родила это стихотворение. Она была почти без сознания. У киевской еврейки-врача, которая только что была на моём выступлении, ещё слезы не высохли после слушания "Бабьего Яра", но, ото всей души готовая сделать всё для спасения моей жены, после осмотра она непрофессионально разрыдалась и отказалась резать неожиданно огромную опухоль.

Простите, но я не могу после вашего "Бабьего Яра" зарезать вашу жену, не могу, - говорила сквозь слёзы врач.

Я улетел с женой этой же ночью в Москву, и то, что выглядело как гнойная опухоль, к счастью, оказалось кистой.

Но, только-только пришедшая в себя, белая как мел после операции, моя жена еле шевелящимися губами немедленно выругала меня за это новое стихотворение, заклинала, чтобы я его не печатал.

Это настолько больно, что об этом вообще нельзя писать, - сказала она.

Такой у неё был характер."

Стихотворение "Бабий Яр" на своём вечере в Киеве Евтушенко не читал. Может, он и написал его в ночь после посещения Бабьего Яра, не знаю. Может, действительно читал его Межирову и Коротичу. Коротич работал тогда врачом, он не был ещё комсомольско-партийным функционером и, возможно, ему не были чужды слова Евтушенко. Хотя на всякого рода несанкционированных мероприятиях в Бабьем Яру его никогда не было, в отличие, скажем, от Виктора Некрасова и Ивана Дзюбы. Но вот как живописует евтушенковский приезд в Киев сам Виталий Коротич (и тут я должен просить прощения за длинные цитаты, но без них - никуда не денешься):

"Мы познакомились с Евгением Евтушенко в Киеве летом (дело было в августе. - Н.С.)1961 года, когда он пришел ко мне домой вместе с киевским литературным критиком Иваном Дзюбой. Незадолго до этого в московской «Литературной газете» знаменитый турецкий поэт-эмигрант Назым Хикмет, которого и Евтушенко, и я очень уважали, написал обо мне щедрую, незаслуженно хвалебную статью, которая была опубликована вместе с переводами моих украинских стихов на русский язык. Переводы сделал еще один замечательный поэт - бывший киевлянин Наум Коржавин. Женя сказал, что завидует мне, поскольку, мол, Хикмет редко о ком так пишет, и с этого широкого жеста со стороны знаменитого сверстника началось наше знакомство.

Евтушенко в то время был уже очень известен и в Киев приехал для проведения вечера своей поэзии, намеченного в одном из самых престижных залов - Октябрьском дворце. Наше поколение стартовало в литературу почти одновременно в разных концах Союза, но все мы выглядели по-разному, нас били за разное (в союзных республиках над всеми, кто писал на родных языках, постоянно кружился жупел "буржуазного национализма"), и мы еще только нашаривали друг друга на ощупь. Надо отдать должное Евтушенко, который одним из первых заговорил о судьбе поколения и необходимости взаимной поддержки.

Тогда, в 1961-м, я еще работал врачом. Женя пришел ко мне на ночное дежурство, мы обчитывали друг друга стихами у меня в ординаторской, назавтра пообедали в подвальном ресторане "Абхазия" на Крещатике. Помню этот взаимный интерес узнавания и кажущуюся - иногда настоящую - нескрытность, откровенность, всегда исходившую от Евтушенко. Он говорил больше, чем слушал, рассказывал интересно и много.

В ту пору у меня не было еще, естественно, никакой дачи, но жена с сыном жили в арендованном домике у Десны неподалеку от города. Мы поехали туда, за неимением гостевых апартаментов переночевали в копне сена на берегу и говорили-говорили. Собственно говоря, я слушал, а Женя рассказывал мне неимоверные вещи о своих путешествиях, о женщинах, которые у него были на Кубе, да еще и об огромной барже с омарами, которые шевелились под Евтушенко и его дамой. С ума сойти! По врачебной ассоциативности я представлял, как злой огромный омар мог тяпнуть Женю клешнями-ножницами за что-нибудь самое дорогое, и восхищался безрассудной отвагой поэта.

Вечером в переполненном Октябрьском дворце Женя вдруг начал рассказывать, что всю эту ночь он ездил на пароходе по Днепру, разговаривал с попутчиками - я вдруг понял, как настоящий писатель может превратить в новеллу что угодно и заворожить аудиторию своими рассказами.

Стихи Евтушенко принимались на ура, он бесконечно читал их и раскланивался, вызывал нас с поэтом Иваном Драчом, приглашая зал порадоваться, что в Киеве живут такие замечательные люди, как мы с Иваном. Евтушенко был бесконечно щедр и талантлив. Таким я запомнил его в первую встречу, и, надо сказать, что в следующие годы и десятилетия это впечатление дополнялось, но не менялось в основе.

Как раз во время евтушенковского пребывания в Киеве прорвалась дамба, которую киевские власти создали для заиливания Бабьего Яра, выравнивания земли над ним и создания на месте массовых убийств и захоронений серии спортивных площадок. Если это и была Божья кара за кощунство, то наказали не тех, кого следует.

Вал полужидкой пульпы из Яра обрушился на Подол (не на Подол, а на Куренёвку. - Н.С.)ранним утром, заливая улицы, трамваи, в которых люди ехали на работу, затапливая первые и подвальные этажи жилых домов. Сколько точно народа тогда погибло, не было объявлено никогда. Да и кто в нашей стране учитывал, сколько народа в разные времена погибло из-за начальственной глупости?

Врачей, особенно молодых, мобилизовали на разгребание завалов и выковыривание трупов из быстро застывающей массы. Подробный рассказ об этом не входит в мой нынешний замысел, скажу лишь, что Евтушенко просил привести его как можно ближе к месту трагедии, и я, сколько мог, протаскивал его сквозь оцепления, а затем решил, что не надо ему разглядывать куски человеческих тел, выворачиваемые экскаватором из грязи. Он и без того увидел достаточно и тогда же написал одно из самых знаменитых своих стихотворений "Бабий Яр" ..."

У Виталия Коротича тоже нелады с памятью. Не мог он привести своего друга Евтушенко "на разгребание завалов и выковыривание трупов из быстро застывающей массы". Просто потому, что дамбу у Бабьего Яра прорвало не "как раз во время евтушенковского пребывания в Киеве" в августе, а 13-го марта 1961-го года. В тот день, кстати, мы с будущей моей женой прошли через все оцепления и видели жуткую картину трагедии.

Характерно, что Коротич не пишет о том, что Евтушенко читал "Бабий Яр" на своём вечере, равно и о том, как реагировали на это слушатели. Опять же - потому что этого не было.

Незадолго до вечера Евтушенко вернулся с Кубы, поэтому он много рассказывал о замечательных "барбудос" во главе с Фиделем Кастро, читал стихи о Кубе, и вообще у него был этакий комсомольско-молодёжный вид. Читал он и любимую всеми лирику, словом, всё было чинно и мирно. При этом Евтушенко проявлял и некую развязность. Он действительно вызывал молодого украинского поэта Ивана Драча: "А ну, Ваня, покажись!", и Ваня показался где-то на галёрке. Не помню, чтобы Евтушенко вызывал также и Коротича. Потом вдруг, посреди чтения стихов, Евгений Александрович стал говорить о том, что вот, мол, он объездил много стран, знаком с выдающимися художниками, бывал в музеях, но лучший художник мира, по его мнению, живёт в Киеве. Зал, разумеется, замер. "Да, - сказал Евтушенко, - его зовут Анатолий Сумар."

Я был знаком с Толей Сумаром. Он жил с семьёй в сырой комнате в доме напротив оперного театра. Стены его комнаты были от сырости в пятнах, и Толя покрыл все стены абстрактной живописью. Зрелище было жутковатое. И вообще за ним числилась слава художника-абстракциониста. Ему не дали получить диплом в художественном институте, где он учился, по причине того, что он отказался сбрить свою довольно обширную бороду. Имя Сумара даже упоминал однажды в своём партийном докладе вождь украинских коммунистов Петро Шелест. Так вот, кто-то привёл Евтушенко к Сумару, поэт тут же со свойственной ему горячностью восхитился абстракциями на стенах и присвоил бедному художнику звание лучшего в мире. Сумару же, который на вечере Евтушенко и не присутствовал, такая слава была вовсе уж ни к чему.

Не было на вечере стихотворения "Бабий Яр", не было минуты молчания, не было хромой старушки, которая целовала поэту руку. Как не было и "тысячи две, не меньше" безбилетников у входа в зал. Сочинитель - он и есть сочинитель.

А теперь - к стихотворению.

Не могу, разумеется, утверждать это категорически, но мне видится такая картина.

Анатолий Кузнецов, свидетель всего, что творилось в Бабьем Яру, сказал, вероятно, Евгению Евтушенко, что пишет об этих событиях роман. Евтушенко же, привыкший первым откликаться на всё, на что можно откликнуться, тут же сочинил на скорую руку стихотворение, которое и принёс потом в "Лит. газету", где оно и было напечатано 19-го сентября 1961-го года. Весь строй стихотворения говорит о том, что оно было написано наспех, как, впрочем, и многие другие стихи Евтушенко.

Начать хотя бы с рифм "надгробье - народу", "не дрогнув - народа", "заскорузлой - русский". Только не надо мне говорить, что это, мол, - рифмы корневые: это вообще не рифмы. Да и некоторые другие рифмы не лучше. Это говорит о небрежности поэта, о скороспелости стиха.

А вставные строки про Анну Франк, не имеющие никакого отношения к Бабьему Яру, для чего они? Вот эти:

"Мне кажется -
я - это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много -
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся - это гулы
самой весны -
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет - это ледоход..."

Откуда это? Из невинной девочки Евтушенко сделал какую-то требовательную любовницу ("Дай мне скорее губы.") Здесь, по-моему, поэту изменил его внутренний слух. К чему в стихах о Бабьем Яре эти сексуально-молодёжные переживания, не имеющие никакого отношения к несчастной Анне Франк?

Всё стихотворение пронизано жертвенностью. Никита Хрущёв говорил когда-то о том, что евреи сами шли в Бабий Яр, не оказывая никакого сопротивления. Но в Яр шли старики, женщины и дети, мужчины-евреи были на фронте. А что сказать о миллионах здоровых советских солдат и командиров, сдавшихся фашистам вместе с винтовками, пушками и пулемётами? В стихах Евтушенко евреи - это непременно жертвы, в них нет никакого героизма. Вспомним несчастного Изю Крамера из "Братской ГЭС". Или даже Шолом Алейхема из "Охотнорядца":

"Рязанским утренним жалейкам,
Звучащим с призрачных полей,
Подыгрывал Шолом-Алейхем
Некрепкой скрипочкой своей."

С чего бы это вдруг у Шолом Алейхема - "некрепкая скрипочка"? По Евтушенко выходит, что "крепкой скрипочки" у евреев быть не может. И вообще - когда это Шолом Алейхем подыгрывал рязанским жалейкам? Бред какой-то.

"Бабий Яр" Евтушенко - произведение спекулятивное, и написано оно, по-моему, для того, чтобы окружить имя автора очередным скандалом. Что, собственно, и произошло. Партия и правительство тут же осудили стихотворение, зато евреи моментально причислили автора к лику святых.

Не скрою: когда стихотворение было напечатано в газете, оно произвело эффект разорвавшейся бомбы. Никто не говорил так откровенно об антисемитизме, как Евтушенко. Поэтому его и подняли на ура. Но по прошествии времени стало видно, что стихотворение написано наспех, хотя непонятно, куда автор торопился, и написано оно, по русскому обычаю, о страданиях евреев, а не об их героизме. Потому что, будь оно написано о героизме, его бы никакой редактор не опубликовал, а если бы и опубликовал, то не сносил бы головы, равно как и автор стихотворения. А так - и редактор Косолапов, и поэт Евтушенко отделались лёгким испугом.

Не кажется ли вам, евреи, что стихотворение "Бабий Яр" унижает вас?

Странно, что вы забыли или не знаете прекрасных стихов на тему Бабьего Яра, написанных кровью сердца вашими братьями - Эренбургом и Озеровым. Вот из Озерова:

У тебя ли не жизнь впереди,
Ты и наше должен дожить.
Ты отходчив - не отходи,
Ты забывчив - не смей забыть!
И ребенок сказал: - Не забудь!
И сказала мать: - Не прости!
И закрылась земная грудь,
Я стоял не в Яру - на пути.
Он к возмездью ведет - тот путь,
По которому мне идти.
Не забудь!..
Не прости!..

Насколько эти слова больнее и сердечнее плакатных слов Евтушенко! Но - правда, что нет пророка в своём отечестве.

Евтушенко до сих пор читает "Бабий Яр" в эмигрантских еврейских аудиториях. С неизменным успехом. Любопытно, читает ли он это стихотворение в глубинках России? Думаю, что нет. Между прочим, не так давно поэт признался одному из моих знакомых, что не понимает, почему евреи до сих пор носятся со своим Холокостом. Говорит ли это что-нибудь о его личности?

Уж кого надо евреям ставить на пьедестал, так это рано ушедшего из жизни Анатолия Кузнецова. Его великий роман - вот памятник замученным в Бабьем Яру, летопись трагедии и свидетельство очевидца. Вечная ему память.

А Евтушенко - это флюгер, который поворачивается в ту сторону, куда дует ветер. Однажды ветер подул в сторону евреев...

Рецензии

Вы правы насчёт того, что евреев всегда изображают жертвами, а не бойцами. Почему бы тому же Евтушенко не написать о Варшавском гетто, восстаниях в Треблинке и Собиборе. Да потому, что тогда бы его оттолкнули от сытого пайкового корыта, и он бы не катался по всему миру, демонстрируя будто в СССР есть свобода слова. Говоря о писателях, осветивших тему Холокоста, Вы забыли, к сожалению, Василия Гроссмана, его "Чёрную книгу" и "Треблинский ад". В своё время я писала о нём дипломную работу и лишилась на этом "красного" диплома, о чём ничуть не жалею.
Статья ваша замечательная и своевременная. Спасибо.
С уважением. Яна Вильчинская

МАСТЕР ВОЛАНД
«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется!» – писал поэт Федор Тютчев. Хотелось бы еще и добавить: и под чьим именем оно будет издано! И это не пустое предостережение. Бывает так, что создатель у произведения один, а автор – совсем другой. Поэт Юрий Влодов является создателем огромного количества стихов, авторство которых принадлежит другим людям. А у самого творца есть одна тоненькая книжечка, изданная сердобольным спонсором, и горы пропадающих рукописей. «Евтушенко моментально, спонтанно, искренне реагирует на события, в особенности при столкновении с конкретными проявлениями зла и несправедливости. Так возник «Бабий Яр».«Благодаря международному резонансу стихов «Бабий Яр» и «Наследники Сталина» Евтушенко стали приглашать за границу, он объехал целый свет».«На текст «Бабьего Яра» и четырех других стихотворений Евтушенко Дмитрий Шостакович написал Тринадцатую симфонию. Ее премьера 18 декабря 1962 года была встречена громоподобной овацией».«Однако включить его в свои сборники поэт не мог. Второй раз «Бабий Яр» был опубликован лишь в трехтомном собрании его сочинений, вышедшем в 1983 году».Это выдержки из предисловия к книге Евтушенко «Медленная любовь» профессора русской литературы Альберта Тодда. И невдомек ему, что автором такого знаменитого стихотворения, каким является «Бабий Яр» был совсем не Евтушенко.– Юрий Александрович, как так получилось, что вашими стихами «попользовались» другие люди? Неужели никак нельзя было уберечься от потерь?– Ну, как тут убережешься? Стихи у меня очень сильные и в искушение людей вводили страшное. Печатался я с большим трудом, а стихотворение, если оно еще ненапечатанное, в какой-то мере бесхозное, ничье. Кто первым его напечатал, тот и автор. Я даже в какой-то мере их понимаю, что сложно было устоять. Но устоять настоящему поэту, истинной творческой личности, было необходимо, иначе он уже не мог достойно нести это звание. В какой-то мере я являл Божескую или Дьявольскую проверку людей на вшивость. Многие, к сожалению, этой проверки не прошли.– И кто же в числе первых, не прошедших этой проверки?– Женя Евтушенко. Да, вот так. Он воспользовался только одним моим стихотворением. Сейчас расскажу, как это было. В годы нашей молодости мы дружили. Я запросто приходил к нему домой, мы читали друг другу только что написанное, и уже тогда было ясно, что все его творения я с лихвой перекрываю. Женя грустнел после моего чтения, потом лихорадочно садился за машинку и слезно просил меня продиктовать ему что-то из только что прочтенного, но еще неопубликованного. Я диктовал, конечно, что мне – жалко? Потом одно из стихотворений он, с некоторыми изменениями, напечатал под своей фамилией. Это стихотворение потом стало знаменитым, одним их лучших в его творчестве. Я имею в виду «Бабий Яр».– Не расскажете, как это произошло?– Я в то время отправился в места не столь отдаленные. Я вел тогда довольно стремную жизнь, и как-то попался в руки властям, 12 апреля 1960 года был суд надо мной, и меня посадили на 8 лет, правда, я вышел намного раньше. Женя, наверное, думал, что я не скоро вернусь на свободу, а если вернусь, то мне будет не до стихов. Захожу как-то в лагерную библиотеку, беру «Литературную газету» и вижу это свое стихотворение под фамилией Евтушенко. Я сначала глазам своим не поверил, но потом поверить все ж таки пришлось.– И что вы потом сказали Евтушенко?– Когда я освободился, встретил Женю и спросил его, зачем он это сделал. Как ни странно, он ничуть не смутился и сказал, что, поскольку я сел, он решил таким вот интересным образом спасти это прекрасное стихотворение, не дать ему пропасть, оно ведь нужно людям. Я не нашелся, что ответить на подобное заявление, настолько оно меня поразило. Потом успокоился, простил его, но запретил это стихотворение в дальнейшем как-то использовать: публиковать, ставить в книги».Вот такой отрывок именно об этом деле.Я от себя могу по поводу правды или неправды изложенных выше фактов высказать свое личное мнение. Я думаю, что это правда. Я просто знаю, что Влодов в таких вопросах никогда не обманывал. Скорее, наоборот, имена многих своих клиентов или людей, замешанных в подобных делах, он старался держать в тайне. Не любил он по этому поводу особой болтовни, потому что, дела эти такие, что лучше о них особо не болтать.Что касается Евтушенко и «Бабьего Яра», то это особый случай, поэтому и отношение ко всему этому делу у Влодова было особенное. Евтушенко клиентом Влодова не был, речь идет лишь об одном стихотворении, которое вот таким чудным образом попало в творчество Евтушенко.К слову сказать, у Влодова много так чего куда попадало. И он, может, и не стал бы об этом говорить, потому что, во-первых, проще было написать новое, чем потом изымать у кого-то уже опубликованное и как бы его. У Влодова всего было много, и он особо своими стихами не дорожил. Он много чего терял, оставлял у своих учеников, женщин, жен. Поэтому поднимать шум из-за какого-то там одного, либо пары стишков, было не в его правилах. Поэтому если какой-нибудь там средний поэтишка что-то там такое у Влодова позаимствовал, он, может и ничего не сказал бы. Но Евтушенко волею судеб стал большой поэтической фигурой и отношение у Влодова к нему было совсем иное. Евтушенко как бы являл на официальном уровне то, чего не смог достичь в своей жизни Влодов. Вот так и должен был он, Влодов, жить: издаваться, печататься, иметь славу, любовь, деньги, короче, все блага мира, именно он, как настоящий поэт, вот так и должно было быть по справедливости. И этим настоящим поэтом был сам Влодов, но имел всё Евтушенко, который в творческом плане не стоил и мизинца Влодова. Это было несправедливо. К слову сказать, стихотворение это было вовсе и не из творческого репертуара Евтушенко, почему оно сразу вызвало подозрение у многих. Оно было слишком острым, слишком смелым для него, слишком настоящим, если можно так выразиться. Каким бы смелым не был Евтушенко в те годы, в годы оттепели, но до смелости Влодова ему было далеко. И хотя в те годы можно уже было играть в свободу слова, но именно только играть и не более. И все официально разрешенные поэты знали это, но границы дозволенного в своей игре не переходили. И Евтушенко тоже. Иначе можно было лишиться всего.Влодову же терять было нечего, так как он ничего и не имел, поэтому он и был по-настоящему искренним в своем творчестве, и не боялся ни трудных тем, ни трудных вопросов. А одним из этих проклятых вопросов была как раз еврейская тема, которой ни один здравомыслящий поэт не стал бы касаться, повинуясь инстинкту самосохранения. Евтушенко, как поэт официальный, прекрасно это понимал, и в здравом уме и в твердой памяти не стал бы затрагивать этот злополучный вопрос. Этот вопрос взялся разрабатывать Влодов, поскольку инстинкта самосохранения не имел, и его вечно заносило в какие-нибудь проблемные дебри. Ну, так вот. Влодов был полукровкой, наполовину русским, наполовину евреем. И в разные периоды своей жизни был то сионистом, то антисемитом, в зависимости от того, какое крыло в его жизни перевешивало. Он заступался за тех, кого обижали. В те годы перевесило еврейское крыло, и он активно начал писать стихи явной сионистской направленности, это стало на какой-то период его темой. Он также выступал с этим стихами в больших аудиториях. Пока ему не запретили.Поскольку это было очень давно, в конце 50-х, то мало что из этих стихов сохранилось. Но могу назвать парочку и даже частично привести их здесь. Это стихотворения «Химик» о еврейском дореволюционном погроме, «Кукуруза» о расстреле фашистами еврейского юноши, также еще одно…«Бабий Яр», по всей видимости, входил в этот цикл, так как и писал, и читал свои стихи Влодов, тогда еще живя на Украине, в Харькове. Наверное, его эта тема, собственно, Бабьего Яра и взволновала, так как эти стихи были не просто на еврейскую тему, но и на тему, связанную с Великой Отечественной войной. Может, кто и слышал выступления Влодова с этими стихами, в том числе и с «Бабьим Яром» в Харькове, в Белгороде. Может, потом и опознали они это стихотворение у Евтушенко.
Вот что мне попалось на просторах инета, вдова Влодова пишет, что Бабий Яр написал её муж...

«Еврея кровь бурлит в душе моей

И ненавистен злобой заскорузлой

Лишь только потому, что я еврей

Антисемитской своре всесоюзной».

Брин пишет:

После того, как Шостакович написал на стихи симфонию, Евтушенко, пользуясь авторским правом, изменил ключевые по смыслу строфы «Бабьего Яра», фактически уничтожив его, хотя после публикации в изменении не было необходимости. Во всех своих сборниках и собраниях Евтушенко публикует вместо «Бабьего Яра» только выхолощенную пародию. Шостакович отказался изменить в партитуре даже одну ноту, поэтому после нескольких исполнений в 1963 году Тринадцатая симфония сразу же была запрещена и больше не исполнялась. Легкость с которой Евтушенко изорудовал стихотворение и его покровительство Хрущевым, вызывают аналог Лебедева-Кумача, ставшего официальным автором многих стихов, настоящие авторы которых были уничтожены. Возможно, что когда-нибудь архивы КГБ рассекретят и мы узнаем, кто в действительности написал «Бабий Яр».

«Изменений в первой части («Бабий Яр») было два: между 2-3 цифрами партитуры и между 24-26.

Было:
Мне кажется, сейчас я иудей –
Вот я бреду по Древнему Египту.
А вот я на кресте распятый гибну
И до сих пор на мне следы гвоздей!

Стало:
Я тут стою, как будто у криницы,
дающей веру в наше братство мне.
Здесь русские лежат и украинцы,
с евреями лежат в одной земле.

Было:
И сам я как сплошной беззвучный крик
Над тысячами тысяч убиенных,
я каждый здесь расстрелянный старик,
я каждый здесь расстрелянный ребенок.

Стало:
Я думаю о подвиге России,
фашизму преградившей путь собой,
до самой наикрохотной росинки
мне близкой всею сутью и судьбой.

Во всех своих сборниках и собраниях Евтушенко публикует вместо «Бабьего Яра» только выхолощенную пародию. Шостакович отказался изменить в партитуре даже одну ноту, поэтому после нескольких исполнений в 1963 году, которые все же состоялись, несмотря на упорные попытки властей их сорвать, Тринадцатая симфония сразу же была запрещена и больше не исполнялась. «Д.Шостаковичу изменило присущее ему всегда чувство времени, чувство высокой ответственности… композитор, которого мы считаем большим мыслителем, возводит мелкий жизненный случай в ранг чуть ли не народной трагедии» («Советская Белоруссия», 2 апреля 1963 г.).

Легкость с которой Евтушенко изорудовал стихотворение и его покровительство Хрущевым, вызывают аналог Лебедева-Кумача, ставшего официальным автором многих стихов, настоящие авторы которых были уничтожены. Возможно, что когда-нибудь архивы КГБ рассекретят и мы узнаем, кто в действительности написал «Бабий Яр».

МАСТЕР ВОЛАНД

... "Благодаря международному резонансу стихов "Бабий Яр" и "Наследники Сталина" Евтушенко стали приглашать за границу, он объехал целый свет".

"На текст "Бабьего Яра" и четырех других стихотворений Евтушенко Дмитрий Шостакович написал Тринадцатую симфонию. Ее премьера 18 декабря 1962 года была встречена громоподобной овацией."

"Однако включить его в свои сборники поэт не мог. Второй раз "Бабий Яр" был опубликован лишь в трехтомном собрании его сочинений, вышедшем в 1983 году".

– Юрий Александрович, как так получилось, что вашими стихами "попользовались" другие люди? Неужели никак нельзя было уберечься от потерь?

– Ну, как тут убережешься? Стихи у меня очень сильные и в искушение людей вводили страшное. Печатался я с большим трудом, а стихотворение, если оно еще ненапечатанное, в какой-то мере бесхозное, ничье. Кто первым его напечатал, тот и автор. Я даже в какой-то мере их понимаю, что сложно было устоять. Но устоять настоящему поэту, истинной творческой личности, было необходимо, иначе он уже не мог достойно нести это звание. В какой-то мере я являл Божескую или Дьявольскую проверку людей на вшивость. Многие, к сожалению, этой проверки не прошли.

– И кто же в числе первых, не прошедших этой проверки?
– Женя Евтушенко. Да, вот так. Он воспользовался только одним моим стихотворением. Сейчас расскажу, как это было. В годы нашей молодости мы дружили. Я запросто приходил к нему домой, мы читали друг другу только что написанное, и уже тогда было ясно, что все его творения я с лихвой перекрываю. Женя грустнел после моего чтения, потом лихорадочно садился за машинку и слезно просил меня продиктовать ему что-то из только что прочтенного, но еще неопубликованного. Я диктовал, конечно, что мне – жалко? Потом одно из стихотворений он, с некоторыми изменениями, напечатал под своей фамилией. Это стихотворение потом стало знаменитым, одним их лучших в его творчестве. Я имею в виду "Бабий Яр".

– Расскажите как это произошло?

– Я в то время отправился в места не столь отдаленные. Я вел тогда довольно стремную жизнь, и как-то попался в руки властям, 12 апреля 1960 года был суд на до мной, потом меня посадили на 8 лет, правда, я вышел намного раньше. Женя, наверное, подумал, что я не скоро вернусь на свободу, а если вернусь, то мне будет не до стихов. Захожу как-то в лагерную библиотеку, беру "Литературную газету" и вижу это свое стихотворение под фамилией Евтушенко. Я сначала глазам своим не поверил, но потом поверить все ж таки пришлось.

– И что вы потом сказали Евтушенко?
– Когда я освободился, я встретил Женю и спросил его, зачем он это сделал. Как ни странно, он ничуть не смутился и сказал, что, поскольку я сел, он решил таким вот интересным образом спасти это прекрасное стихотворение, не дать ему пропасть, оно ведь нужно людям. Я не нашелся, что ответить на подобное заявление, настолько оно меня поразило. Потом успокоился, простил его, но запретил это стихотворение в дальнейшем как-то использовать: публиковать, ставить в книги».

--------

К слову сказать, стихотворение это было вовсе и не из творческого репертуара Евтушенко, почему оно сразу вызвало подозрение у многих. Оно было слишком острым, слишком смелым для него, слишком настоящим, если можно так выразиться. Каким бы смелым не был Евтушенко в те годы, в годы оттепели, но до смелости Влодова ему было далеко. И хотя в те годы можно уже было играть в свободу слова, но именно только играть и не более. И все, официально разрешенные поэты знали это, но грани дозволенного в своей игре не переходили. И Евтушенко тоже. Иначе можно было лишиться всего.

Влодову же лишаться было особо нечего, так как он ничего и не имел, поэтому он и был по-настоящему искренним в своем творчестве, и не боялся ни трудных тем, ни трудных вопросов. А одним из этих проклятых вопросов была как раз еврейская тема, которой ни один здравомыслящий поэт не стал бы касаться, повинуясь инстинкту самосохранения. Евтушенко, как поэт официальный, прекрасно это понимал, и в здравом уме и в твердой памяти не стал бы затрагивать этот злополучный вопрос.

Этот вопрос взялся разрабатывать Влодов, поскольку инстинкта самосохранения не имел, и его вечно заносило в какие-нибудь проблемные дебри. Ну, так вот. Влодов, по-национальности, был наполовину русским, наполовину евреем. Полукровкой, как он говорил. Поэтому он в разные периоды своей жизни был то сионистом, то антисемитом, в зависимости от того, какое крыло в его жизни перевешивало. Он заступался за тех, кого обижали, так сказать. В те годы перевесило еврейское крыло, и он активно начал писать стихи явной сионистской направленности, это стало на какой-то период его темой, и также выступал с этим стихами в больших аудиториях. Пока ему не запретили.

Также Осокина вспоминает, что Влодов один раз грубо ответил Евтушенко: «Пошел ты вон, графоманская морда!».

Что до Евтушенко, - пишет Осокина, - то внутреннее соперничество и неприятие будет наблюдаться у Влодова к нему в течение всей жизни. Также как и у Евтушенко к нему. Я думаю, Евтушенко всю жизнь жил и с Влодовым, присутствующим немым упреком за кадром русскоязычной литературы, и с этим «Бабьим Яром», как с бельмом в глазу. Он еще пытается хорохориться перед тем же Юрием Беликовым, журналистом и поэтом из Перми, отвечая на его вопрос, о том, знает ли он поэта Юрия Влодова. Да, Евтушенко сказал, что в истории русской литературы он такого имени не знает. Но вряд ли ему было весело от этих своих, может быть, и крылатых слов. Ведь он тоже приложил руку к тому, чтобы опустить имя Влодова в реку забвения.

===========

Честно говоря, не очень хочется вникать в эти еврейские графоманские разборки по поводу посредственного стишка, но тем кто знает непомерно амбициозного и беспринципного Евтушенко, вся эта история с украденным стихом представляется довольно правдивой.

См. также:

Великие о стихах:

Поэзия — как живопись: иное произведение пленит тебя больше, если ты будешь рассматривать его вблизи, а иное — если отойдешь подальше.

Небольшие жеманные стихотворения раздражают нервы больше, нежели скрип немазаных колес.

Самое ценное в жизни и в стихах — то, что сорвалось.

Марина Цветаева

Среди всех искусств поэзия больше других подвергается искушению заменить свою собственную своеобразную красоту украденными блестками.

Гумбольдт В.

Стихи удаются, если созданы при душевной ясности.

Сочинение стихов ближе к богослужению, чем обычно полагают.

Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда... Как одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда.

А. А. Ахматова

Не в одних стихах поэзия: она разлита везде, она вокруг нас. Взгляните на эти деревья, на это небо — отовсюду веет красотой и жизнью, а где красота и жизнь, там и поэзия.

И. С. Тургенев

У многих людей сочинение стихов — это болезнь роста ума.

Г. Лихтенберг

Прекрасный стих подобен смычку, проводимому по звучным фибрам нашего существа. Не свои — наши мысли заставляет поэт петь внутри нас. Повествуя нам о женщине, которую он любит, он восхитительно пробуждает у нас в душе нашу любовь и нашу скорбь. Он кудесник. Понимая его, мы становимся поэтами, как он.

Там, где льются изящные стихи, не остается места суесловию.

Мурасаки Сикибу

Обращаюсь к русскому стихосложению. Думаю, что со временем мы обратимся к белому стиху. Рифм в русском языке слишком мало. Одна вызывает другую. Пламень неминуемо тащит за собою камень. Из-за чувства выглядывает непременно искусство. Кому не надоели любовь и кровь, трудный и чудный, верный и лицемерный, и проч.

Александр Сергеевич Пушкин

- …Хороши ваши стихи, скажите сами?
– Чудовищны! – вдруг смело и откровенно произнес Иван.
– Не пишите больше! – попросил пришедший умоляюще.
– Обещаю и клянусь! – торжественно произнес Иван…

Михаил Афанасьевич Булгаков. "Мастер и Маргарита"

Мы все пишем стихи; поэты отличаются от остальных лишь тем, что пишут их словами.

Джон Фаулз. "Любовница французского лейтенанта"

Всякое стихотворение — это покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся, как звёзды, из-за них и существует стихотворение.

Александр Александрович Блок

Поэты древности в отличие от современных редко создавали больше дюжины стихотворений в течение своей долгой жизни. Оно и понятно: все они были отменными магами и не любили растрачивать себя на пустяки. Поэтому за каждым поэтическим произведением тех времен непременно скрывается целая Вселенная, наполненная чудесами - нередко опасными для того, кто неосторожно разбудит задремавшие строки.

Макс Фрай. "Болтливый мертвец"

Одному из своих неуклюжих бегемотов-стихов я приделал такой райский хвостик:…

Маяковский! Ваши стихи не греют, не волнуют, не заражают!
- Мои стихи не печка, не море и не чума!

Владимир Владимирович Маяковский

Стихи - это наша внутренняя музыка, облеченная в слова, пронизанная тонкими струнами смыслов и мечтаний, а посему - гоните критиков. Они - лишь жалкие прихлебалы поэзии. Что может сказать критик о глубинах вашей души? Не пускайте туда его пошлые ощупывающие ручки. Пусть стихи будут казаться ему нелепым мычанием, хаотическим нагромождением слов. Для нас - это песня свободы от нудного рассудка, славная песня, звучащая на белоснежных склонах нашей удивительной души.

Борис Кригер. "Тысяча жизней"

Стихи - это трепет сердца, волнение души и слёзы. А слёзы есть не что иное, как чистая поэзия, отвергнувшая слово.